Александр Собянин
Атака боевиков на Ингушетию показала, что федеральные власти с трудом контролируют ситуацию на Северном Кавказе и не готовы к «жесткому» военному сценарию разрастания войны в регионе. Более того, федеральный центр продемонстрировал свою полную беспомощность. «Боевики исчезли» – именно такая мысль звучит рефреном в выступлениях российских чиновников и военных. Все, что сделала Москва, так это перебросила в регион новые войска и начала проводить зачистки в ингушских селах. Между тем последние события в Ингушетии позволяют усомниться в эффективности российской военной политики на Кавказе. О том, как выйти из «кавказского тупика», корреспондент RBC daily Михаил Чернов беседует с руководителем службы стратегического планирования Ассоциации приграничного сотрудничества Александром Собяниным. – В СМИ обсуждаются самые различные версии того, что же на самом деле произошло в Ингушетии: сколько было боевиков, каковы детали операции, можно ли говорить о неготовности властей. Как бы Вы описали то, что там случилось? – Власти действительно не были готовы к такой атаке. Боевиков вряд ли было больше 300-400 человек. Такой вывод позволяет сделать анализ ситуации, основанный на характере того, как боевики прибыли на места атак, на свидетельствах местных жителей, на данных о количестве расстрелянных чиновников и убитых силовиков. Что касается нападавших, то очевидно, что боевики в каждой новой акции учитывают свой предыдущий опыт и ожидаемую реакцию силового сообщества: ФСБ, Министерства обороны и региональных управлений МВД. Боевики в Буденновске, Кизляре и Первомайском, а сейчас в трех точках Ингушетии показывают все более высокий уровень штабного планирования. Это значит, что они продолжают воевать, в то время как российские генералы, к сожалению, занимаются чем-то другим. – Означает ли прогресс боевиков в области штабного планирования, что за ними стоят иностранцы? – Безусловно. Причем, когда мы говорим об иностранцах, речь, конечно, идет не об арабах, о которых так много говорят местные жители и чья речь слышна в чеченском радиоэфире. Арабы не умеют выстраивать операции на таком уровне четкости и безусловного совершенства оперативного планирования, которое было продемонстрировано в нападении на Ингушетию. Это, безусловно, иные иностранные участники, которые не принимали участия в нападении на Ингушетию, но внесли свой вклад в планирование. Причем разработка операции шла в Чечне, нельзя извне спланировать акцию с такой аккуратностью. – Речь идет о разрастании конфликта? Представители силовых структур считают, что многие из нападавших были не чеченцами, а местными ингушами. – Мы в Ассоциации категорически не согласны с попыткой свалить на ингушей вину за неподготовленность федерального центра к отпору подобной агрессии. Ингушетия долго, так сказать, «не очень правильно себя вела» в экономическом смысле. Республика была превращена в какую-то черную офшорную дыру, и на федеральном уровне о ней сложилось негативное впечатление как о территории ухода от налогов, так называемых «налоговых оптимизаций» и прочих не вполне приемлемых действий. В итоге федералы забыли, что ингуши, в отличие от чеченцев, традиционно были лояльны России. С другой стороны, ингуши и чеченцы – очень близкие народы (нохчи, вайнахи). Поэтому попытка противопоставить их друг другу ущербна. Ингушей поставили перед неправильной дилеммой – выбирать между федеральным центром, который от них отвернулся и ничем им не помогает, и тем, что они вынуждены конфликтовать с близкими родственниками, с чеченцами. Конечно, это неприемлемый для ингушей выбор. Я считаю, вина в том, что среди нападавших были ингуши, лежит на федеральном центре. – В чем же причина разрастания конфликта и того, что многие ингуши все-таки с боевиками? – Это реакция на то, что Россия использует на Северном Кавказе неправильные методы. Сколько бы боевиков ни убивали, они получают регулярную подпитку в виде молодых парней, которые к ним приходят сами. Их никто не гонит силой. Значит, информационная война на Кавказе против России с той стороны ведется эффективно. С российской стороны она ведется на бумаге, методами бывшего управления по политической (теперь – по воспитательной) работе. Это неприемлемо. Мы не проигрываем, а просто ведем неуместную информационную войну прошлых войн, в то время как против России идет война современной эпохи. Однако даже более важна, чем информационная война, собственно военная стратегия. С точки зрения военной стратегии в России с подачи некоторых отставных генералов КГБ возобладало мнение, что наиболее востребованным для нашей страны в деле борьбы с терроризмом является израильский и американский опыт. Эта точка зрения на практике реализуется ФСБ и Минобороны. Однако она неуместна. Евреи и арабы никогда не станут единым культурным целым. Они всегда будут жить вместе и рядом, но никогда не будут составлять единого целого. А на территории бывшего СССР некая «советская» общность все же сложилась. Для чеченцев России и Казахстана русские гораздо ближе, чем чеченцы из Турции. Для кумыков в Азербайджане русские гораздо ближе, чем талыши или азербайджанцы в Иране. Эта «советская» общность существует. Можно ее назвать евразийской, можно постсоветской, это не имеет значения. Она требует соответствующих военных подходов и военного планирования. – В чем состоит суть этих подходов? – У России есть богатый опыт успешных партизанских, контрпартизанских и антиповстанческих действий. Я имею в виду борьбу с басмачами в Средней Азии, штабное планирование в Москве партизанских действий в Белоруссии, на Украине, в Чехии, Польше, борьбу с УНА-УНСО на Западной Украине и, конечно же, опыт войны в Афганистане. Афганский опыт продемонстрировал, что, когда мы входим «по-американски» – с танками, самолетами, ракетами, у российской армии возникают проблемы. СССР вошел в Афганистан в 1979 г. Более половины потерь пришлось на первые годы войны. Дело в том, что в 1982-83 гг. начался массовый призыв в действующие части востоковедов. Специалистов по Афганистану не хватало и были направлены иранисты, специалисты по Таджикистану и т.д. И этого было достаточно. Боевые потери Советского Союза после 1983 г. резко пошли на спад. После призыва востоковедов и «изменения» подходов пришло понимание, что афганцев можно убивать, но их нельзя поставить на колени. Я думаю, что чеченцев тоже можно убивать, но нельзя их поставить на колени. Тут похожая ситуация. Что тогда произошло? Позиционирование каждой воинской части на территории дислоцирования определяли трое человек: командир части, который несет ответственность за каждого погибшего солдата, особист, как тесно связанный с политическим руководством СССР через КГБ, и востоковед, как специалист по региону, этнической и конфессиональной психологии. Работа этих «троек» привела к тому, что вместо войны с боевыми группировками пошли бесконечные переговоры. Часто они оканчивались позитивно: кто-то требовал денег, кто-то – безопасности, кто-то – невмешательства в управление своим народом в обмен на лояльность, на открытие дорог и прочее. В результате в Афганистане осталось всего несколько горячих точек – это смежные с Белуджистаном регионы и пограничная зона вдоль северо-западных провинций Пакистана. В целом Афганистан был замирен. То же самое и в Чечне, где Россия гораздо дольше, чем в Афганистане, действует израильско-американскими методами. Мы вошли мощно, и российскую армию боятся, однако такими методами не покончить с партизанскими действиями. Это очень важно, чтобы в Чечне не ОМОН наводил порядок, а «тройки», в которые бы входили военные, политические представители (офицеры ФСБ) и востоковеды. Правда, специалистов по Чечне у нас мало, но достаточно будет привлекать экспертов по дагестанским народам, по западным северокавказским этносам. Повторюсь, главное, чтобы сложилась триада: война, политика и корректное отношение к местному населению. – То, что Вы описали, относится к методике ведения войны и ее философии. А что должно происходить собственно «на полях»? – У России есть чем ответить чеченским повстанцам в их собственных горах. Она может ответить группами спецназа. Спецназ ГРУ и спецназ ВДВ готовились и продолжают готовиться таким образом, что способны действовать автономными группами по 2-3 человека. И эти группы, микроячейки, более эффективны, чем повстанческие группировки: их подготовка аналогична, но при этом через системы связи и ориентирования на местности они включены в систему централизованного штабного планирования, а значит, всегда имеют преимущества. Спецназовец ГРУ может передвигаться столь же быстро и незаметно, как и повстанец, но в то же время его поддерживает центральное планирование и вся мощь армии. Ряд генералов, я не хочу называть их фамилии, говорили примерно следующее: «Дайте нам право сделать леса и горы Чечни неудобными для бандитов. За каждым бандитом неудобно и бесполезно гоняться, но мы можем сделать так, чтобы горы для них стали более чужими, чем для федеральных войск». И это вполне возможно в случае принятия соответствующего политического решения. Следующий момент – работа с населением. Это очень хорошо понимали во время установления Советской власти на Западной Украине и во время борьбы с басмачеством на Памире и на Тянь-Шане. Если у нас только одна цель – убить всех тех, кто против центральной власти и у кого есть автомат, мы никогда не выиграем, потому что на их стороне будет справедливость, родная земля и родной народ. Значит, надо начать работать с людьми, с населением. Тут нежелательно городить новые искусственные структуры. Достаточно вспомнить афганский опыт, о котором мы уже говорили. Востоковеды обеспечивают уважение армии к местной культуре, людям, ведь необходимо беречь тех, кто лоялен правительству. Российская власть же неспособна защитить лояльных чеченцев. – Как же можно их защитить? – Это вполне реально. Те, на кого опирается центральная власть, должны иметь рычаги влияния: свои вооруженные группировки (чаще милицейские группировки) и некие финансовые возможности. Их безопасность обеспечивается только одним образом: население должно видеть в них тех людей, которые решают проблемы народа. Горцы никогда, за редчайшим исключением, не будут видеть в русском офицере того, кто может им помочь. Федеральная власть должна показать: тех, кто помогает восстановить общероссийское и легитимное право на данной территории, поддерживает федеральный центр. Иного варианта обеспечения безопасности, кроме изменения к ним отношения простого населения, нет. Сейчас же приоритет антитеррористических мер, военных действий и акций полицейского характера приводит к тому, что Россия своими руками из вполне лояльного населения в Ингушетии, Дагестане, Карачаево-Черкессии и потенциально Адыгеи сама делает нелояльные территории. – Тогда возникает, собственно, общий вопрос, что, по Вашему мнению, нужно сделать, чтобы коренным образом изменить ситуацию на российском Кавказе? – Самая главная задача – не допустить расширения зоны боевых действий. Для этого необходимо понять, как живет Кавказ в целом, и переформатировать регион. Кстати, разделение на Северный Кавказ и Закавказье весьма условно. В Закавказье народов меньше и они более крупные, на Северном Кавказе народов больше и они мозаичны. Однако все этносы тесно друг с другом связаны. В конце советской эпохи было выдвинуто дельное предложение – разделить административное и экономическое управление регионами СССР. На Северном Кавказе же можно четко выделить три экономические зоны: азовско-причерноморскую (Западный Кавказ), Центральный Кавказ и каспийскую (Восточный Кавказ). Эти «зоны» должны включить в себя как русские регионы, так и национальные республики. Необходимо произвести управленческое совмещение русских территорий с нерусскими. Надо, чтобы военные структуры были сосредоточены в Назрани и Моздоке, а экономический блок управления Кавказом в целом находился в Ростове-на-Дону. У каждой из этих зон есть своя перспективная экономическая специализация, однако сейчас каждая национальная республика и каждая русская область Кавказа работают автономно. Регион Западного Кавказа включает в себя русские территории – Ростовскую область и Краснодарский край, а также Карачаево-Черкессию, Адыгею, Кабардино-Балкарию (зерновая и туристическая специализация). Основой среднекавказской зоны должна стать связка Ставропольский край – Северная Осетия с горнодобывающей, металлургической и энергетической специализацией. Зона Восточного Кавказа, куда входят Чечня, Ингушетия, Дагестан, Калмыкия, Астраханская и Волгоградская область (эти области вне Кавказа, однако здесь искусственным образом надо расширить русское присутствие), будет ориентирована на глобальные задачи, она является ключевой в области транзита и перспектив сотрудничества с Индией и Ираном. – А не слишком ли это глобальная роль для кавказских республик, многие из которых политически нестабильны, большинство являются экономически отсталыми? – Люди за годы советской власти привыкли чувствовать себя в большой стране и немного отвыкли от сугубо кавказских дел. Это означает, что мы не используем тот фактор, что не только дагестанцы, кабардинцы, карачаевцы, но и чеченцы в массе своей мыслят категориями большого пространства. Мы же запираем их в рамки этнического и конфессионального гетто, вынуждая возвращаться к очень старым, древним моделям поведения, и потом удивляемся, что у России возникают проблемы. Конечно, надо восстановить в федеральном центре понимание того, что это наши граждане. Это наши чиновники, которые должны работать везде, а не в рамках только национальных республик, это наши трудовые ресурсы, которые должны быть востребованы везде, а не только в своих республиках. Это наша земля, общероссийское пространство. Надо уйти от конфликтологии и перейти к позитивным моделям. Мы должны понимать, что криминалитет, разгул нелегальной экономики, свободного хождения оружия и вольготной жизни вооруженных группировок на Северном Кавказе не может быть решен без того, чтобы в центре вспомнили, что это наши люди, нашиграждане, с ними не надо выстраивать отношения как с туземцами. Я бы хотел выделить три этноса. Возможно, кто-то не согласится, но мы видим их очень активную роль. Первый – это чеченцы. В случае замирения это очень пассионарный, очень активный и глобально мыслящий этнос. Если он будет лоялен России, то это станет большим приобретением, достоинством России. Второй – это дагестанцы. Это не этнос, а группа этносов, но их можно объединить, потому что дагестанские народы разные и принадлежат к разным языковым семьям, но при этом четко ощущают свое единство. Дагестанцы показывают себя как очень рачительные хозяева, особенно когда работают в российских регионах – в Сибири, на Дальнем Востоке, в Калининграде. И этот потенциал не используется по назначению. Фактически дагестанцев пытаются использовать как щит от чеченской агрессии, что неправильно. И третий этнос – это осетины. РСО-Алания и тяготеющая к ней Южная Осетия – это регион, который даже без центральных субвенций продолжает развивать энергетику и горнорудную промышленность. Это очень важно поддержать. Эти три этноса могут стать основой возвращения России – юридического, культурного, политического – не только на сам Северный Кавказ, но и на Большой Кавказ в целом.
Опубликовано: РБК daily. 29.06.2004: www.rbcdaily.ru/politics/562949979067131